это щитай только разогрев

[Sonntam]

Название: Анекдот
Фэндом: Мор (Утопия)
Пейринг: Даниил Данковский/Артемий Бурах
Жанр: драма, юмор, флафф
Рейтинг: PG-13
Предупреждения: раны, долбоебство
Размер: мини
Комментарий: Высокорейтинговое продолжение: За кулисами

Был анекдот в столице.


Вбегает весь в крови бандит к доктору и требует:

— Доктор, заштопай, а то худо будет.

Доктор зашивает рану.

— Добро! — говорит бандит — Жить будешь!

На следующий месяц опять вбегает бандит:

— Доктор, лечи, а то худо будет.

Доктор зашивает рану и говорит:

— Перестань, голубчик. Не спасу ведь как-нибудь.

— Тебя не спрашивал, — огрызается бандит и уходит.

Ещё через месяц вбегает бандит и говорит:

— Лечи, доктор.

Доктор достает нитки, укладывает бандита на операционный стол и ударяет в сердце скальпелем, приговаривая:

— Сколько же мне раз тебя ножом пырнуть, чтобы ты наконец сдох.


Несмешной анекдот. Бурах не смеялся, когда ему его рассказали.

В последние дни он его часто вспоминал. Шутка в том, что врача с марлевой маской не узнать, даже если он же сам тебя и зарезал. Глупости, конечно. Бить надо так, чтобы бандит больше не встал. Тогда и не надо бояться, что тебя узнают.

Нож в шею, подкравшись сзади, и бандит успеет разве что булькнуть. Короткий анекдот. Хотя и он становится смешнее, если вспомнить, что доктор убивает бандитов, чтобы нажиться на награбленном. Тоже не смешно, но дети болеют, а денег на лекарства нет. Стыдно, но стоять над детской могилой стыднее.

Бурах шел по бывшему чумному кварталу, даже особо не таясь. Если тихо идти, то прятаться считай и не надо. А глаза, привыкшие к темноте, сами выискивали добычу. Тут ему повезло: прямо за углом спиной к нему сидел мужчина на корточках, спокойно обыскивал труп. У мужчины были темные волосы и длинный плащ.

Бурах прицелился в горло и замахнулся. Но в последний миг мужчина вздрогнул, обернулся. Бурах попал в плечо, выдернул заточку, и тут в него выстрелили. Бурах отшатнулся. Резали его нередко, но вот пулю он получил впервые.

Мужчина ещё раз навёл на него револьвер. Бурах разжал пальцы и дал заточке упасть на тротуар. Моргнул, сгоняя пелену боли. Лицо мужчины было скрыто красным шарфом. Сосредоточенные глаза. Чертовски даже знакомые сосредоточенные глаза. И Бурах с чувством сказал:

— Блять.

Мужчина моргнул. Пригляделся. Кашлянул:

— Извините, не узнал.

***

До дома Бураха дошли в неловком молчании. Данковский все порывался что-то сказать, но раз за разом как открывал рот, так его и закрывал.

Дома, к счастью, было тихо. Только мародеров сейчас не хватало. Бурах бегло проверил нычки. Даже еда - первое, что пропадало после грабежей, - лежала на месте. Он выдохнул с облегчением. Достал спирт, нитки и прочее, что потребуется для операции. Плечо Данковского зашить, а пулю... пулю, скорее всего, придется оставить. Забавно, но поранил Данковский ему тоже плечо. Левое, к счастью. Работать не помешает, хотя и болит, как будто обожгли кипятком.

— Чай будешь?

— Лучше спирт и бинты подай, уважаемый.

— Хорошо, значит, будешь пить спирт с твирью.

Бурах поставил все на стол и пошел мыть руки. Левую руку он старался почти не шевелить, но каждое движение все равно отдавалось болью.

Вернулся ко столу, и там все так же сидел Данковский, даже не скинув плащ.

— Раздевайся, ойнон.

— Может, ещё и станцевать?

— Танцевать будешь, когда тебя заштопаю.

Данковский неловко потянулся стягивать с себя плащ, и Бурах помог ему. Одна здоровая рука на каждого. С плащом они управились быстро, а вот жилет и рубашка на пуговицах так легко сдаваться не пожелали. То и дело они путались в руках и переругивались. Так долго Бурах ещё никогда не раздевал пациента. А когда он предложил разрезать рубашку, Данковский разразился гневной тирадой о ценности чужих вещей и том, что мясников хлебом не корми, только дай что-то разрезать. Смешно.

Разобравшись с одеждой и аккуратно сложив её на ближайший стул, Бурах принялся чистить рану. Сначала водой (вот и ушла одна склянка из трех), потом спиртом. Добро, что лезвие тонкое и глубоко в тело не вошло. Небось уже через пару дней будет пользоваться рукой во всю силу. Рано, конечно, но время не ждет.

После короткого размышления, Бурах просто забинтовал, даже не зашивая рану. Только бередить её.

Данковский поднял бровь, но смолчал. Правильно, коллегам верить надо.

Без верхней одежды и на кухне родного дома Бураха, Данковский выглядел далеко не таким серьезным и собранным как обычно. Чуть ли не домашним, будто вышел утром чай попить, поленившись рубашку надеть.

Ещё он выглядел усталым. Синяки под глазами в этом свете казались ещё темнее, чем обычно, а плечи так и норовили сутулиться. Оно понятно, ночью надо спать, а не на бандитах промышлять.

— Так говори уже! — не выдержал Данковский.

— Что говорить? — удивился Бурах.

— Что-что… да что ты сейчас думаешь. Столичный доктор, светило науки, администратор госпитализации и карантина… по ночам шляется и людей убивает.

Бурах помолчал, затягивая узел на плече. Ближе к груди, чтобы проще было развязывать и менять Данковскому, если уж придется самому перебинтовываться.

— Не угадал, ойнон.

— Не порицаешь? И плечо не болит?

— Болит. Сейчас сам меня врачевать будешь, чтобы не болело.

Бурах налил себе пол-ногтя спирта и щедро долил твирина. То же самое в другую стопку.

— За здоровье.

— Ну уж нет. Мне нужна твердая рука.

— Как скажешь.

Бурах не стал спорить и залпом выпил. Он сам не стал бы пить, пока не позаботился о ране. Но теперь можно. Как же сильно болело плечо, будто не просто маленькая пуля в него попала, а пол-тела окунули в огонь. Обезболивающего как назло не было совсем. Да и не стал бы он его тратить, завтра в больнице пригодится. Так что оставался только твирин и спирт.

С одеждой Бураха было проще — отстегни ремни и плащ можно просто распахнуть. Свитер можно было и разрезать, у отца ещё лежала одежда. Данковский и тут начал спорить, но потом сдался. Больно было бы руку поднимать. Поэтому Данковский стал резать, осторожно придерживая ткань. Потом развернул Бураха ближе ко столу, к свету лампы. Руки его были теплые. Удивительно. Выглядел ведь таким холодным, твердым. А сейчас смотрел на рану, которую сам сделал и закусывал губу. Бурах даже не стал поворачивать голову и рассматривать рану. Ясно, что плохо. Вместо этого он ещё себе налил твирина и спирта, половину на половину. Выпил.

Данковский начал чистить рану. При первом прикосновении Бурах невольно дернул плечом.

— Да. Больно. Не двигайся, дорогой коллега.

Бурах усмехнулся.

— Налей ещё и, может, меня вырубит. Пациент без сознания - самый послушный пациент.

На удивление, Данковский и правда налил. Многовато спирта, но ладно. Поднес даже стопку к чужим губам и сказал:

— На здоровье.

Спирт благословлено ожег глотку.

— Ну а теперь правда не двигайся.

Конечно, было проще сказать, чем сделать. Бурах вцепился другой рукой в штаны и пытался честно не шевелиться. С алкоголем не так больно, но мелкую дрожь было не сдержать. Рваные края раны пришлось ещё и обрезать. Зато разглядывать лицо Данковского было одно удовольствие. Бледный, будто самого режут. Темные-темные глаза, как омуты.

— Спокойно, дорогой, спокойно, — приговаривал Данковский.

Бурах был спокоен. От спирта хотелось спать, а от твирина слышалось далекое пение. Шелест трав, стук копыт и одинокое пение единственного голоса.

Если откинуться назад, можно и закрыть глаза да слушать. Но Данковский крепко сжимал правое плечо и мягко вытирал рану другой рукой. На него хотелось смотреть, гладить его взглядом.

Только мысль одна зудела под кожей, не давая покоя.

— Не думай, что я тебя сужу. Я сам вышел… не травки рвать. Нужны лекарства. А где деньги на них? В чумовых домах лишь смерть. А бандиты… режь и бери что хочешь. Нет, не так. Не то, что хочешь. То, что надо.

— Тихо, дорогой, — Данковский погладил дрожащей рукой плечо Бураха, — тихо, я почти закончил.

Бурах покорно замолчал. Он все равно сказал, что хотел.

Когда Данковский начал забинтовывать рану, плечо стало болеть сильнее. Так больно, что дышать стало тяжело.

Наконец Данковский вытер пот со лба. Криво усмехнулся:

— Ну, теперь и выпить можно.

Налил обоим.

— За здоровье?

— Нет. Давай за тебя.

Улыбка спала с лица Данковского.

— Не именинник, чтобы за меня пить.

Ничего Данковский не понимал. Пьют за то, что человек хороший, а не за то, что ещё один год прожил.

— Тогда давай за жизнь.

— За победу над смертью, — уточнил Данковский.

— Просто жизнь. Смерть… смерть - это другое дело.

Данковский пожал плечам и зашипел от боли.

— Право, давай, наконец, просто выпьем.

— Давай, — согласился Бурах.

Выпили. Налили. Выпили.

Боль опять спала. Хорошо было сидеть так. Будто за окном не Песчаная Язва, а обычная ночь. Посиделки с друзьями. Только Стах мертв, Гриф на складах, а Лара с детьми. Но все же Бурах не один. Этого достаточно.

— Идём спать, — тихо предложил Бурах.

— Давай. Сколько здесь кроватей?

— Две. Моя и где отец умер.

— Мда. Не обессудь, но на зараженном матрасе спать не буду.

— Тогда ко мне. Куда ты ещё пойдешь сейчас? Упадешь и не встанешь.

Данковский задумчиво налил ещё стопку. Бурах покачал головой и Данковский выпил один.

— Ну пойдем тогда.

***

Перед сном Данковский порылся в шкафу. Там он нашел старые рубашки. На одной было пятно у ворота, на другой — дырка. Подумав, он надел ту с дыркой, – все лучше, чем спать голым. А вот Бурах как улегся, так и уснул. Данковский бросил рубашку с пятном назад в шкаф и лег тоже. Кровать у Бураха была широкой для одного человека, но все же тесноватой для двух мужчин. Тем не менее, ни теснота, ни боль в плече не помешала ему уснуть почти сразу же.

Спал Данковский глубоко и в кои-то веки без дурных снов. Никогда не жаловался на сон, даже самые жесткие переживания не мешали выспаться и начинать день с ясной головой. А стоило сюда приехать, как каждую ночь снилась какая-то муть. Во сне казалось, будто за каждым образом прячется что-то важное. Стоит только связать воедино все подсказки из снов, предсказания и суеверия горожан, и все станет ясным. Найдется источник Песчаной Язвы, ключ к вакцине, способ победить смерть раз и навсегда.

Просыпаясь, Данковский понимал, какой же это бред. Перенапряжение делало свое дело. Спал Данковский потому рывками и остальное время перебивался кофе. Жевал лимоны, читая документы, просто чтобы не уснуть прямо над бумагами. Времени не хватало катастрофически.

Утром разлепив глаза, Данковский долго осоловело пытался понять, где он. Не в Обсерватории у Евы Ян, где ночевал он обычно. Закрытые шторки, ковры на стене и пыль везде. А за спиной чувствовал он человеческое тепло, что было совсем удивительно. Только двинув плечом, пытаясь перевернуться, Данковский вспомнил вчерашнее. Он чуть не застонал, да не от боли, а от стыда. Так попасться! Всегда нужно держать ухо востро. Да и ладно, если бы просто поранился, так ведь и репутацию себе подпортил. А теперь два доктора ранены, а они и без того вымирающий вид в этом городе.

Данковский прислушался к глубокому дыханию мужчины за его спиной. Будить Бураха не хотелось. Сейчас бы тихо уйти, чтобы не было неловкости между ними. Хотя чего там, неловко было бы только Данковскому, с Бураха все стекало как с гуся вода. И когда в него выстрелили, он не выглядел особо впечатленным. Чего тут нервничать — всего лишь дуло перед лицом. И только узнав Данковского, он изменился в лице. Сейчас Данковский испытывал даже удовольствие, вспоминая это. Если от всех других он хотел бы больше невозмутимости и спокойствия, то от с Бурахом было наоборот. С ним Данковский чувствовал себя дерганным невротиком, который психует из-за такой мелочи как эпидемия, скосившая полгорода. А Бурах его выслушивал, кивал и шел дальше работать. Может, он боялся, дрожал по ночам и мыл руки по двадцать раз в день, но Данковский ничего этого не видел.

Все же Данковский перевернулся. Рассматривать спящих людей он не привык. Это всегда казалось странным. Что ты там увидишь у спящего, чего нет на лице бодрствующего?

Как оказалось, что-то все же было другим. Данковский приподнялся на локте, осматривая лицо Бураха. Может, потому что глаза закрыты… но нет, не в такой мелочи дело. И нельзя даже сказать, что Бурах выглядел расслабленным и спал, как младенец. Брови все ещё хмурились, будто он во сне тоже решал какую-то задачу. Данковский от всей души ему сочувствовал. Настоящий покой похоже им обоим только снился.

Выглядел только во сне Бурах мягче. У него был тяжелый лоб и низко посаженные брови. Как ни смотри – человек с тяжелым характером. Когда Данковский впервые встретил Бураха в Управе, был готов звать патрульных. Ладно, если бы просто был угрюмым, такие просто могли кинуться с кулаками на тебя, потому что ты забрал их мертвых на кладбище. А вот такие спокойные и сосредоточенные люди могли и нож достать. Не от особой злости, а потому что надо. Надо — спасут. Надо — зарежут.

А сейчас Бурах выглядел просто парнем, может, на пару лет его младше. Хотелось убрать волосы со лба, пригладить его. Закрыть одеялом, пусть спит. Он заслуживал чего-то лучшего, чем все это. Мертвого отца, клевету, чуму в родном городе.

Смотри, ни в чем не сомневался. Коллега сказал, что бандит лежит, значит – бандит. Сам небось прохожих не пугал. Родной город все же.

Тихо-тихо Данковский оделся и пошел к выходу. У стола задумался, положил антибиотики. Больше у него с собой не было, но черт с ним. В Управе заберет свою долю.

Провел прощальным взглядом по осиротевшей кухне и сказал в никуда:

— Homo homini lupus. Зря ты так, коллега. В такие времена никому верить нельзя, даже самому себе. Кто ночью разберет — бандит или прохожий?.. А я не могу умереть. Мне нельзя. Мне спасать не только город, а человечество.

Данковский тряхнул головой. Не зря, конечно, он говорит это здесь, подальше от ушей Бураха. Зарезал бы ведь, если бы услышал.

Ещё бы знать, почему при этой мысли ему было скорее смешно, чем страшно.